Я впервые увидел его, когда был
ещё ребенком.
В нашем
городке мало интересных мест. Мы всегда играли в окрестностях больницы, бегали
среди разрушенных временем коридоров, иногда забирались в подвал столовой,
прятали там кошку с четырьмя черными котятами.
До Великой
Отечественной Войны в Тихий ссылали неизлечимых больных.
превращался в лепрозорий, наращивал корпуса, а в семидесятых зачах. Вокруг него
селились родственники заболевших, Тихий расширялся, но он всегда оставался непролазной
дырой, полной мрака и безнадеги. Моя семья уехала из тех мест в начале
перестройки. Последние жители покинули город в девяносто пятом.
Удивительно,
как быстро ветшают холодные бетонные стены, как легко падают потолки и крошатся
ступени. Словно кожа, облезает вата с чугунных труб, а в медицинских столах
гниют никому не нужные шприцы и жгуты для остановки крови.
Артерию
времени в Тихом тоже когда-то перетянули толстым жгутом. Жизнь остановилось.
Малокомплектная школа, два магазина, ателье, рынок по выходным. В парке памятник
Ленину с оторванной головой, и рваный ветер в зарослях когтистых деревьев.
В тот день,
как и всегда, мы пошли играть в больницу. Скинули рюкзаки и оставили их на
первом этаже. Я первый нарушил негласный запрет – не приближаться к северному
корпусу лепрозория. Его дверь качалась на ветру, а в темном проеме мелькали
серые пятна.
Я остановился
и пригляделся.
Мертвец…
Он весел в
воздухе, раздувшийся, как жаба. Покрытый трупными пятнами, безжизненный и
мертвый, он болтался на веревке. Шмоток мяса.
Нутро обжег
пожар, а скомканная душа запрыгнула в подвал, как трусливый, черный кролик.
В ту ночь я
долго не мог уснуть. Мне казалось, что он ходит под моим окном. Я прятал голову
под одеяло, и тогда мне казалось, что мертвец сидит на моей кровати, и смотрит
на меня пустым космосом потухших глаз.
Шли месяцы, и
ад страха в душе заполнился черными кроликами. Их стало так много, что даже от
взгляда на лепрозорий меня бросало в холодный пот.
Я больше не
ходил с мальчишками на развалины, постоянно лгал, что у меня болеет младший
брат и мне надо за ним присматривать. Я усердно учил уроки, зубрил ненавистную
мне математику и по сто раз проговаривал про себя английские слова. Иногда
кролики затихали, а потом темнота снова разрывалась, и всё начиналось заново.
Когда
произошел отрыв от реальности, как таковой?
Наверное,
когда мы переехали в Волгоград.
Сначала этот
город показался мне огромным, он поглотил мои эмоции. Я спал спокойно, и не
чувствовал холодного дыхания на своей шее в момент засыпания.
Новая школа –
мой приговор. Дети игнорировали меня, в лучшем случае. В худшем – порванные
сухожилья, синяки и горький вкус крови между зубов.
Школа
закончилась, я выкинул воспоминания на помойку, вместе со сменкой. Вдалеке
остались классные комнаты, разморенные майским солнцем, истыканные вилкой
бумажные скатерти в столовой, и долгие уроки зимой. Я сел на асфальт, и
затянулся сигаретой. Потом второй, потом третей.
Уже дома, в
своей новой квартире, я продолжал тушить окурки о черное дно пепельницы. Всё
шло своим чередом.
Сегодня ночью
мне приснился страшный сон. Я шел по тропинке парка в Тихом. Ветви шумели, тени
ломались на асфальте, за деревьями виднелась больница. Пространство
трансформировалось, и вот я уже стою на пороге северного корпуса, дрожу от
страха.
В кошмаре я
впервые увидел его глаза.
Мне захотелось
умереть.
Никогда в
своей жизни я не видел ничего более страшного. Этот ужас заползает в нутро,
уродует разум, оставляет на его месте сумасшедший бред жаркой комы. Я бы
застрелился, если бы мог. Я бы разорвал свои глаза и размозжил сознание.
Его глаза были
совершенно пусты. В них – тихий осенний день и стая мальчиков, играющая в
коридорах больницы для прокаженных. В них – испуганный, трясущийся заяц,
разорванным брюхом наколотый на рога улыбающейся смерти. В них – страх
последней ночи в городе, перед тем, как он опустел.
Я проснулся от
собственного крика, метался по комнате, включил везде свет, включил телевизор,
чтобы создать эффект чьего-то присутствия. Но кошмар не отпускал, и лед за
грудиной не собирался таять.
Снова окурки и
сырой утренний воздух в окно. И всё, как много лет назад.
Сейчас я сижу
в коридоре больницы, гудят неоновые лампы, трепыхаются нестиранные занавески на
окнах.
Я на приеме у
психиатра, жду своей очереди.
Едва ли чужой
человек сможет разделить мой кошмар. С его рецептом я пойду в аптеку, и
отстегну пол сотни за феназепам, временно куплю неспокойный сон. Но если
посмотреть на это с другой стороны – что есть моя жизнь? Всего лишь жуткий
подвал больницы, заполненный пуганными черными зайцами.
Автор:
Станислав Буджум